maramaram в "...он верил в человеческое существо, в то, что рано или поздно человек одолеет в себе скота, что.."...Для меня большая загадка, почему сегодня Домбровского почти не читают. Он не так много написал, но «Факультет ненужных вещей» и «Хранитель древностей» – из тех книг, что на века. Кроме всего прочего, это еще очень увлекательное, духоподъемное чтение.
Невероятная по степени событийной концентрации жизнь, четыре ареста, алма-атинская ссылка, Колыма, Север, Озерлаг, бесконечная слежка... Работал археологом, журналистом, преподавателем, читал курс лекций по Шекспиру, играл в театре, пил зверски, немыслимо, до конца дней. Непомнящий вспоминал, как выпивал однажды с Домбровским в московском шалмане. «Юра, не гони, я же не могу, как ты», – сказал он ему. «Да вы все ни х... не можете, что я могу», – ответил он, опрокинул стакан и начал рассказывать, почему Шекспир лично играл Тень отца Гамлета. Скончался от побоев в 69 лет через полтора месяца после драки в фойе ресторана ЦДЛ, где на него напала «большая группа неизвестных».
Он не вписался ни в один строй, ни в один ряд, не оставил после себя ни одного эпигона, при том, что у него очень заразительная манера, которой хочется немедленно подражать, но подражать сложно – Домбровский слишком подлинный. Плюс его удивительное обаяние, не присущее, в общем-то, русской литературе, я обаятельных русских писателей почти не знаю. Обаятельный, остроумный. Не ироничный. Ирония – орудие беззащитных, а Домбровский был титаном. Так никуда и не вписавшись, он остался пока единственным, кто стоит поперек всей существующей русской литературной традиции с ее главным культом – культом страдания. Культом причитания, культом оплакивания. Культом маленького и ни в чем не повинного человека. Вот поперек все этого – «Шухов достал хлебушек в белой тряпочке...».
Ну и, конечно, поперек культа писателя, как пророка и мессии. Я думаю, во многом именно эти культы сформировали склад мышления русского человека, который ищет проблемы где угодно, только не в себе.
Домбровский писал о страшных вещах, подробно показав, как работает сталинская система уничтожения личности, но от его книг не страшно. Так как он верил в человеческое существо, в то, что рано или поздно человек одолеет в себе скота, что последнее слово о мире не сказано и не будет сказано никогда, пожалуй, не верил никто из русских писателей. Чехов призывал выдавливать из себя раба, но если всего Чехова можно уложить в его же фразу «выпить чаю или повеситься?», то весь Домбровский – это Зыбин, обнаруживший в себе скота. Обнаруживший и преодолевший. В себе. А не в придурке и живодере следователе Хрипушине.
http://pozdneeutro.com/?p=5670
А еще у него нет ни одного отвратительного женского образа. Про элегантных дам с перламутровыми ногтями, для которых человек всего лишь канцелярская подробность, все понятно. Он все видел, все замечал, не миндальничал, но отвратительных и противных женщин у него нет. Вот не позволял он себе плохо о бабах. И есть в этом какая-то онтологическая правильность. Он вообще был очень здоровым алкоголиком. Прежде всего психически. Редко встретишь нечто подобное в среде людей непьющих.
Бывают такие дурацкие вопросы в дурацких анкетах и интервью: «С кем из великих людей прошлого вы бы хотели поговорить?». Вот я бы только с ним хотела. Поговорить и выпить.
Я был знаком с берлинским палачом,
Владевшим топором и гильотиной.
Он был высокий, добродушный, длинный,
Любил детей, но выглядел сычом.
Я знал врача, он был архиерей;
Я боксом занимался с езуитом.
Жил с моряком, не видевшим морей,
А с физиком едва не стал спиритом.
Была в меня когда-то влюблена
Красавица — лишь на обертке мыла
Живут такие девушки, — она
Любовника в кровати задушила.
Но как-то в дни молчанья моего
Над озером угрюмым и скалистым
Я повстречал чекиста. Про него
Мне нечего сказать: он был чекистом.
Невероятная по степени событийной концентрации жизнь, четыре ареста, алма-атинская ссылка, Колыма, Север, Озерлаг, бесконечная слежка... Работал археологом, журналистом, преподавателем, читал курс лекций по Шекспиру, играл в театре, пил зверски, немыслимо, до конца дней. Непомнящий вспоминал, как выпивал однажды с Домбровским в московском шалмане. «Юра, не гони, я же не могу, как ты», – сказал он ему. «Да вы все ни х... не можете, что я могу», – ответил он, опрокинул стакан и начал рассказывать, почему Шекспир лично играл Тень отца Гамлета. Скончался от побоев в 69 лет через полтора месяца после драки в фойе ресторана ЦДЛ, где на него напала «большая группа неизвестных».
Он не вписался ни в один строй, ни в один ряд, не оставил после себя ни одного эпигона, при том, что у него очень заразительная манера, которой хочется немедленно подражать, но подражать сложно – Домбровский слишком подлинный. Плюс его удивительное обаяние, не присущее, в общем-то, русской литературе, я обаятельных русских писателей почти не знаю. Обаятельный, остроумный. Не ироничный. Ирония – орудие беззащитных, а Домбровский был титаном. Так никуда и не вписавшись, он остался пока единственным, кто стоит поперек всей существующей русской литературной традиции с ее главным культом – культом страдания. Культом причитания, культом оплакивания. Культом маленького и ни в чем не повинного человека. Вот поперек все этого – «Шухов достал хлебушек в белой тряпочке...».
Ну и, конечно, поперек культа писателя, как пророка и мессии. Я думаю, во многом именно эти культы сформировали склад мышления русского человека, который ищет проблемы где угодно, только не в себе.
Домбровский писал о страшных вещах, подробно показав, как работает сталинская система уничтожения личности, но от его книг не страшно. Так как он верил в человеческое существо, в то, что рано или поздно человек одолеет в себе скота, что последнее слово о мире не сказано и не будет сказано никогда, пожалуй, не верил никто из русских писателей. Чехов призывал выдавливать из себя раба, но если всего Чехова можно уложить в его же фразу «выпить чаю или повеситься?», то весь Домбровский – это Зыбин, обнаруживший в себе скота. Обнаруживший и преодолевший. В себе. А не в придурке и живодере следователе Хрипушине.
http://pozdneeutro.com/?p=5670
А еще у него нет ни одного отвратительного женского образа. Про элегантных дам с перламутровыми ногтями, для которых человек всего лишь канцелярская подробность, все понятно. Он все видел, все замечал, не миндальничал, но отвратительных и противных женщин у него нет. Вот не позволял он себе плохо о бабах. И есть в этом какая-то онтологическая правильность. Он вообще был очень здоровым алкоголиком. Прежде всего психически. Редко встретишь нечто подобное в среде людей непьющих.
Бывают такие дурацкие вопросы в дурацких анкетах и интервью: «С кем из великих людей прошлого вы бы хотели поговорить?». Вот я бы только с ним хотела. Поговорить и выпить.
Я был знаком с берлинским палачом,
Владевшим топором и гильотиной.
Он был высокий, добродушный, длинный,
Любил детей, но выглядел сычом.
Я знал врача, он был архиерей;
Я боксом занимался с езуитом.
Жил с моряком, не видевшим морей,
А с физиком едва не стал спиритом.
Была в меня когда-то влюблена
Красавица — лишь на обертке мыла
Живут такие девушки, — она
Любовника в кровати задушила.
Но как-то в дни молчанья моего
Над озером угрюмым и скалистым
Я повстречал чекиста. Про него
Мне нечего сказать: он был чекистом.
