Задолго до моего освоения мира интернета, по настоянию дочки Маши были написаны некоторые воспоминания о детстве и моём отце. Потом я отдала ей листочки с рукописным текстом и забыла о них. И вот на день рождения получаю от Машеньки е-мейл с файлом, в котором набранный с тех листочков текст. Вот такой своеобразный подарок... К слову сказать, Машуля такие оригинальные подарки практикует - недавно прислала переплетённую книгу из скачанных листов текста, который я имела неосторожность похвалить.
Что оставалось делать с электронным вариантом моих воспоминаний? Ну, конечно, кое-что подправить и напечатать. Не пропадать же добру... А начинались воспоминания так.
Женя Фердман (Евгения Соколов)
Господи, какой длинный язык был у меня уже в 10-11-летнем возрасте! Вижу, как будто вчера, коммунальную кухню. На кухне присутствуют три хозяйки - моя мама и ещё две. И я "влезаю" с сообщением, что вот опять два "дядьки" приходили к домоуправу и зачем они всё приходят и приходят, и почему хотят, чтобы мы уехали из Москвы...А дело было в том, что папа наш служил на военной базе под Харьковом, а мама с двумя детьми за ним не последовала, не уехала из нашей 14-метровой комнаты. Наверное, уже имелись у кого-то виды на нашу комнату... Домоуправ, добрый русский человек, сообщал всегда моей маме о приходах "дядек" из известного ведомства. Итак, я "выступаю" на кухне, мама хватает меня и утаскивает в комнату, а соседки понимающе хихикают.
Уехать из Москвы значило навсегда потерять комнату и московскую прописку. Семёну было 17 лет, он заканчивал школу, и ему предстояло летом поступать в институт. Мы не уехали. Так мы в сущности обменяли папину жизнь на московскую прописку. Вечное угрызение моей мамы, оставшейся вдовой в 40 лет. У папы была открытая язва желудка - последствие фронта, ему противопоказана была не домашняя пища, нельзя было питаться в столовках. Тогда язву лечили только операциями. Это потом в 60-70 гг. было разработано более 600 наименований лекарств от язвы, а потом сделано феноменальное открытие, что язву двенадцатиперстной кишки вызывает вирус - хеликобактер, который нынче успешно лечат антибиотиками. А тогда - только хирургическое вмешательство, которое отнюдь не гарантировало, что язва не возникнет вновь.
Наш отец Лев Соломонович Фердман. 1948 (47?) год.
Мой папа Фердман Лев Соломонович 1910 г. рождения, младшая его сестра - тётя Беллочка, которую ты, Машенька, знала. Была ещё одна сестра Ида Ромм, она погибла в блокаду в Ленинграде (девятилетний её сын Семён спасся по Ладожской дороге жизни, живёт с семьёй в городе Волжском).
Мама и папа поженились в 19-20 лет, любовь была на всю жизнь. Иначе, как Эйдичкой, отец маму не называл. Между собой говорили на идиш, особенно с оглядкой на мои локаторы. Глупцы, я прекрасно понимала речь! Проживи папа ещё, я бы и заговорила на идиш. Папа и мама приехали в Москву в 1931-32 года, поселились в бараке в Покровскоe-Стрешнево. Там родился 31 декабря 1933 г. обожаемый сынок Сёмочка.
Сёмочка Фердман c мамой Идой.
Я думаю, рабфак они закончили на Украине. И вовремя уехали оттуда, учитывая голодомор во время коллективизации. В Новоград-Волынске у маминой семьи были дома, которые строил своими руками дед Давид, мамин папа. Он был каменщик. Имел 8 детей. Советская власть все домики отняла; в одном устроили детсад. И только для сестры Мани моя мама отбила один домик; она для этого ездила в 1946 г. в Новоград. Я это помню. А моя бабушка (Сура Лейбовна), вдова каменщика, мать 8 детей, вообще не имела угла после войны и переезжала от одной дочери к другой, по очереди. И так всю оставшуюся жизнь, а прожила она до 96 лет... (потомки тёти Мани сейчас живут в Нацрат-Илите и в Хайфе).
В Москве мама закончила фармацевтический техникум и в 1934г. стала работать помощником фармацевта в Фарейновской аптеке на ул. 25 октября (Б. Никольская ул.). Потом аптека стала называться аптекой №1. Знаешь? Недалеко от большого Детского мира, около Кремля. Тогда не было готовых упаковок лекарств. Провизоры (фармацевты) сами готовили лекарственные смеси согласно прописи врача, потом развешивали их на чувствительных весах, раскладывая в пакетики для ежедневного применения. Я часто наблюдала подобную "алхимию" у мамы на работе.
Папа учился в Лесотехнической академии (где это в Москве было, не знаю). Сёма был дома с няней Надей. Надюша была другом семьи до конца жизни. Она обожала Сёмочку. После войны Надя стала работать почтальоном, жила в Сокольниках, родила сына. Мы дружили с ней до самой её смерти.
Туда же в барак в Покровско-Стрешнево к папе приехала весёлая легкомысленная сестрёнка Беллочка, твоя любимая тётя Беллочка, которую ты так любила в последние её годы. Папа уже работал в Наркомлесе. В 1939 - 1940 г.г. прошла кампания - мобилизация молодых специалистов в армию. Мой папа получил звание лейтенанта и продолжал работать в Наркомлесе для нужд армии.
Лейтенант Фердман Лев Соломонович.
Осенью 1939 г. на окраине Москвы, у северного входа Сельхозвыставки, Наркомлес выстроил себе четыре двухэтажных деревянных барака (называлось жильё жактовское или ведомственное). Рассказывал отец Володи Ресина, Иосиф Григорьевич, который, как большой начальник, получил отдельную квартиру из трёх комнат в одном из бараков: "Мне сказали, что у нас в Наркомлесе есть молодой лейтенант, у которого родилась дочка. А жена не хочет ехать из роддома в полуразваленный барак в Покровско-Стрешнево. И я отдал лейтенанту Фердману одну свою комнату."
Так началось родство наших семей, которое закончилось со смертью чудесных людей Иосифа Григорьевича и Розы Владимировны Ресиных. Я об этом уже писала раньше (очерк "Ресины из Речицы).
Четыре барака были обнесены забором, внутри был ещё домик управдома и сараи для каждой семьи. В сараях хранился запас дров на зиму. Летом все получали ордера на дрова, надо было их отоварить, то есть вывезти с базы и позаботиться о распилке и расколке. Я помню, в нашем сарае был домик для кур, и я бегала ещё тёпленькие яйца собирать. Всего было 48 квартир, в каждой по 1-3 семьи. В отличие от остальных бараков на нашей улице с коридорной системой и водой в уличных колонках, в наших домах были квартиры.
Я помню те бараки примерно до 1965 г., когда их стали сносить, в них жили мои школьные подруги. Уборные в них отсутствовали, были во дворе. Кухня общая в конце коридора, с керогазами по числу комнат. А уж какой холод в них был всю зиму! Поэтому наши "изнеженные" бараки "улучшенной планировки", как сейчас бы сказали, называли интеллигентскими или попросту еврейскими.
В нашей 14-метровой комнате жили мама с папой, я с братом и двоюродная сестра Фима. Мать Фимы - Полина Бать погибла в Бабьем Яру с двумя маленькими сыновьями - погодками. Их имена есть в мартирологе Яд-Вашем. Фиму взяла к себе моя мама, а другую уцелевшую дочь Аню взяла киевская мамина сестра Шура. Аня с семьёй сейчас живёт в Америке. Фима работала на заводе КИНАП и там сошлась с неким Виктором и забеременела. Мерзавец не захотел жениться (по моим девочкиным понятиям он был урод по сравнению с нашей красивой Фимочкой). И тогда моя мама отправила Фиму рожать на Урал в Ревду к её отцу Мирону Бать, который был сослан туда ещё до войны ... По-моему, его вина была в том, что он в Новоград-Волынске работал часовщиком-частником. Собственно, ссылка спасла ему жизнь. Там в Ревде и родилась у Фимы дочка Клавочка (которая и сейчас там живёт с детьми и внуками).
Я возвращаюсь к своему папе. Он служил в интендантских войсках - по снабжению армии лесоматериалами. Семён в своей книге назвал его адьютантом, а он был интендантом! Творческие личности ещё и не то путают! Почему-то вначале папе медленно назначали очередные офицерские звания. Я помню себя с 4-5-ти лет: я встречаю радостно папу с работы (не раньше 10-11 часов вечера), лезу к нему на шею и кричу "страшный лейтенант" (вместо "старший"). Потом он стал капитаном. Умер в ноябре 1952 г. в звании майора, когда были закончены все представления его к званию подполковника. Он работал в ГАУ - Главном Артиллерийском управлении в Наркомате (Министерстве) обороны, что на Фрунзенской набережной. Он так уставал, при его-то открытой язве желудка! Однажды, когда он бежал ночью с трамвая в Ростокино, он не отдал честь какому-то офицеру, и тот затаскал его с объяснениями в комендатуру. Я, девочка, папу всегда жалела. Но есть у меня воспоминание, заставляющее меня замирать от стыда даже сейчас, после стольких прошедших лет. Я играю с папой в школу, диктую ему в роли учительницы диктант и с огорчением нахожу только одну ошибку - название водопада Кивач с мягким знаком на конце. Моё тогдашнее детское злорадство страшно мне до сих пор.
Однажды я проснулась часов в 11 ночи, горел свет, и папа разговаривал с гостем. Разумеется, я подслушала и поняла, почему последние несколько месяцев папа всё время проводит дома, только ходит к Ресиным звонить по телефону. Во всех бараках телефон был только у них. "Я звоню многим знакомым, которым когда-то оказывал помощь. Но все отвечают, что, Лев Соломонович, помочь Вам с работой не можем". Оказалось, что он был уволен по сокращению штатов. Тогда ещё было удивительно, что по этой статье увольняли только евреев. Теперь это время определено как период борьбы с космополитами. Папа, увидев, что я не сплю и весь его разговор слышала, очень расстроился.
У него было два пути: либо демобилизоваться из армии (а на гражданке какая работа!), либо согласиться ехать служить на военную базу "на периферии". Одному, без семьи. Когда все денежные запасы были исчерпаны, он согласился на Харьковскую область, станцию Балаклея. Летом 1950 г. мы приехали туда его навестить. Балаклея славилась на всю Украину урожаями репчатого лука...
Язва его беспокоила постоянно. Последний год жизни папа служил на военной базе в Ярославле ближе к Москве. Оформляя документы на выезд в Израиль, я приехала туда в ЗАГС получить справку о смерти отца 4 ноября 1952 г. В справке была указана причина смерти - воспаление поджелудочной железы. С чего бы... Ему сделали внеплановую операцию, не спросив согласия жены. И вызвали её, когда он уже умирал от полученного после операции воспаления лёгких. Когда мама вошла в палату, окна были открыты, гуляли сквозняки... По рассказу мамы, он узнал её и сказал: "Смотри, Эйдичка, какие хорошие у нас дети".
Был страшный мороз, когда мама везла тело отца из Ярославля в Москву на военном грузовике. Солдат-водитель спас маму, дав ей валенки. Много лет мама ездила на кладбище в Востряково каждое воскресенье.
Я не понимаю, почему мне так тяжело писать... Я пишу и плачу. Хотя тогда мне было 13 лет, но я почему-то я не почувствовала горя, когда мама велела поцеловать холодный лоб отца в гробу на столе нашей комнаты. На кладбище меня не взяли, а я и не переживала. Больше беспокоилась о брате, которого послали наменять мелочи, чтобы раздавать нищим на кладбище, и он долго отсутствовал. Машенька, напоминаю - это линия 41, участок 1059, самое начало Востряковского кладбища. Ведь когда-нибудь жизнь забросит вас в Москву... В мои недавние приезды в Москву навестить Семёна я приезжала на кладбище, всегда с двоюродным братом Лёней, сыном Беллочки. Теперь в могиле лежат мама и папа, мамина мама - моя бабушка Сура Лейбовна, и папина сестра Беллочка, Лёнина мама.. Приглашали "еврея" - так моя мама говорила о ребе, который читает молитву над могилой. Последний раз, по пути к могиле, ребе мне рассказывал про свои любимые израильские сайты. Ну, а я посоветовала ему, разумеется, МАОФ и Седьмой канал... Вот такие нынче ребе.
Что я помню из военных лет? Я тебе показывала мой чертёж, выполненный по памяти с расположением всех строений и улиц "малой родины". На стадионе "Искра" помню стада дирижаблей, их там держали как в отстойнике. По ночам дирижабли поднимали в небо. Река Яуза - самое нежное воспоминание детства. Кувшинки, лилии, прибрежные луга. Во время войны на то место, где на чертеже стрелочка "в Свиблово", упала бомба, там была огромная воронка. А на том месте, где указано "станция метро "Ботанический сад", был лес. Его вырубили на дрова в войну.
ВГИК был недостроенным зданием 2-3 этажей. Гостиницы "Турист", разумеется, ещё не было. И я, стоя у окна нашей комнаты, смотрела на пустырь, на котором потом гостиница была построена - в середине пятидесятых годов. Но вот что там было и из-за чего бомбили этот район, так это здания Коминтерна, занимавшие целый квартал. Я помню, что здания внутри капитального забора и сам забор были выкрашены в красно-чёрные тона, чтобы немецкие лётчики думали, что Коминтерн уже горит. Бомба была сброшена, но попала на пустырь ближе к Яузе.
Верьте - не верьте, но я помню несколько приездов министра иностранных дел Вячеслава Молотова в Коминтерн. Тогда выстраивались шеренги милиционеров в новеньких формах, в белых перчатках, с жезлами. Колонна въезжала через ворота на углу забора (напротив указанной мной на чертеже "стоянки такси").
Помню салюты. Пушки стояли на площади ВДНХ. Мы стояли в толпе вблизи от пушек и при залпах широко открывали рты, чтобы от грохота не было уж очень больно ушам. Помню 9 мая 1945 года. Мы слушаем радиоречь Сталина. Есть фотография - я с маленькой девочкой Верой Кондаковой, которая прославилась тем, что преподнесла Сталину букет цветов на мавзолее. Это было уже в 1952 году, и ей завидовали все советские дети. Верочку даже снимали впоследствии как киноартистку в фильме со знаменитым тогда Львом Свердлиным. А у Сталина это явление народу оказалось последним.
Помню, как однажды мы поехали с родителями выкупить папин паёк где-то в районе Новослободской улицы. И попали на шествие пленных немцев через всё Садовое Кольцо. Об этом недавно вспоминал Лев Дуров в передаче по телевидению. Шествие было многочасовым. Передача называлась "Свидетель века". Я тоже свидетель.
У Веры Кондаковой был старший брат Юра, друг Семёна. Один был "Пат", а другой - "Паташон". Семён был невысоким подростком и очень этим печалился. В книге Семёна есть фотография -"Пат и Паташон". Ему посоветовали подтягиваться, чем он и стал усиленно заниматься, используя для этого притолоку ванной комнаты. И представьте - помогло! Хотя, может быть, природой было предопределено ему вытянуться после 14-ти лет. Я считаю, что рост его вполне оказался приличным и не был препятствием в его артистической карьере.
Сёма Фердман и Юра Кондаков возле нашего дома.
Хоть я была домашним ребёнком (мамы тогда не работали и даже имели нянь из соседних деревень), почему-то в моей гриве заводились вши. Я помню, что мама вычёсывала волосы на белую наволочку. И однажды сожгла кожу головы керосином - были волдыри. С моей гривой кучеряшек сладить было непросто.
В 1946 г. произошло невероятное событие в моей жизни - я пошла в первый класс 306-й школы. Там я познакомилась с первой учительницей Дорой Моисеевной Майданик. Она воспитывала мальчика Вилю. Где-то в 1943 году её вызвали из класса, чтобы сообщить о гибели на фронте её мужа. Она меня очень любила. В школе номер 306 первые два этажа были мужской школой, верхние два - женской. Школы уплотнили в начале войны, когда женскую школу номер 293 сделали туберкулёзным диспансером.
В году примерно 1950-м женскую школу восстановили после дезинфекции, и дальше я училась в 293-й напротив скульптуры Мухиной "Рабочий и колхозница". О школе у меня только восторженные воспоминания, училась с интересом, и первая в истории школы получила золотую медаль (она и сейчас у меня хранится). Хотя, конечно, уровень знаний тогда и сейчас несопоставимы. Учиться было просто легко, не то, что в 80-х годах моим детям и нынче внукам. Чётко знаю, что зря пошла в технический вуз, хотя проработала тридцать лет весьма успешно, особенно последние шестнадцать лет начальником ПТО крупного московского треста Мостеплосетьстрой. Было удовлетворение, живой интерес к работе с прорабами, чертежами, главными инженерами стройуправлений. И, конечно, отличные заработки, позволившие безбедно вырастить тебя с Инкой и дать вам хорошее образование. Ну, да это ты , доченька, помнишь не хуже меня. Тем не менее, сейчас думаю, что лучше бы моя дорога прошла через институт иностранных языков.
Но вернёмся к пятидесятым годам. Прочтите дальше в "Окнах" про "дело врачей" - мне оно очень памятно. Статья абсолютно объективна: если бы 5 марта 1953 г. Сталин не сдох, все евреи доблестного СССР погибли бы в вагонах для перевозки скота по пути из Москвы в тайгу где-то на подъездах к Чите. И это после Гитлера! Когда после смерти тирана в "Правде" был напечатан указ отобрать орден Ленина у Лидии Томашук, несостоявшейся доносчицы на еврейских врачей-убийц, я, тринадцатилетняя девочка, сказала: "Какая же это "Правда"? Это газета "Неправда"". С тех пор я так и жила, молчаливо подозревая, что вокруг - неправда. Конечно, прошла через многие моменты непонимания и сомнений. В 1956 году на закрытых партийных собраниях читали речь Никиты Хрущёва на 20-ом съезде партии о культе личности Сталина. Мужья пересказывали дома смысл услышанного своим жёнам. Жёны делились с приятельницами... Так к нам зашла Роза Владимировна Ресина и стала пересказывать услышанное моей маме. Я возмутилась и сказала, что некрасиво распространять сплетни. Но оказалось это совсем даже не сплетнями, когда через Москву хлынул поток реабилитированных из лагерей и тюрем. А у меня остался стыд, что я так непочтительно обошлась с дорогой соседкой.
И тут я остановила себя: стоит ли продолжать моё скромное повествование? Ничего интересного в нём нет. Во всём "виноваты" вы - ты, Машенька, и твой муж Павел, мои талантливые слушатели (уметь слушать - большое искусство!) Когда-то вы сказали, что я должна написать. Но главное ведь и вовремя остановиться, чтобы не надоесть...
[Мамуля, я перепечатала все страницы, которые у меня были (чертёж я могу отсканировать или начертить в CorelDraw). Будет замечательно, если ты что-то подправишь, что-то перепишешь, но самое главное - чтобы ты продолжала писать. А ещё напиши про разных наших родственников, начиная от прабабушек-прадедушек. Хочу, чтобы мои дети Ида и Миша знали как можно больше про свои корни. Я потом скомпоную твои воспоминания с фотографиями, распечатаю и вставлю в папку.]
---------------
напечатано в моём Живом Журнале в апреле 2006 года.