На дворе 31 декабря. Девять часов вечера, ты идешь по скрипучему снегу к автобусной остановке. Ты едешь праздновать Новый год с друзьями. Шампанское, мандарины, оливье, холодец, "Голубой огонек", а после него еще и "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады". Танцы, поцелуи украдкой, хохот. В сумраке комнаты мерцают огоньки гирлянды на чудно пахнущей свежей елке. В полночь бьют куранты, по телевизору звучит гимн, и все бросаются звонить по мобильникам родителям, которые тоже празднуют Новый год в своих компаниях. Ах, нет: мобильники еще не изобретены, ребята стоят в очереди к домашнему телефону и звонят, звонят - а на том конце провода занято: все звонят, все поздравляют. Мы гуляем часов до шести и бредем по морозцу домой. Пешком: автобусы не ходят, метро не то, чтобы закрыто, а и вовсе не построено, в такси не содят. А дома еще и успеваем посмотреть сонным глазом хоккей: почему-то почти каждый год это ЦСКА - "Монреаль Канадиенс", и матч почему-то почти всегда кончается вничью 3:3. И спать, спать до вечера в хвойном дурмане...
И вдруг - рраз! - и 31 декабря на улице плюс 20. И первого января не выходной. Вернее, выходной, но не у тебя. Да и как праздновать ночью, посредине недели, когда соседи спят? И шеф не поймет твой невыход на работу 1 января. И елка у нас искусственная, и самовар электрический, и мы довольно... непраздничные. Ну, вообще никакой атмосферы праздника, екарный бабай! И сначала тебе становится обидно за пропавший любимый праздник, да еще и единственный советский, свободный от идеологии. Потом тебе обидно за то, что тебе уже даже не обидно. А потом... "Что? Завтра первое? Классно: зарплата зайдет. Что? Гулять? Какое там - ко мне в восемь утра заходит первый больной! Какой "Огонек"? Кадышева, Лепс и Стас Михайлов? Ой, я вас умоляю!"
А Новый год приходит в сентябре. Каждый год другого числа. Не помним, какого был в этом году, и не знаем, какого будет в следующем. И пусть это будет самой большой нашей проблемой!
