Алексей Серебряков в фильме "Левиафан".
Андрей Звягинцев: «История создания фильма «Левиафан» началась для меня в 2008 году. Проект родился из трагического случая, произошедшего в Америке, в штате Колорадо, в 2004 году. Я узнал об этом на съемках новеллы «Апокриф» для киноальманаха «Нью-Йорк, я люблю тебя». История Марвина Джона Химейера, вступившего в битву с государственной машиной, стала для меня одной из отправных точек и перекочевала на нашу почву. Написанный первый драфт сценария «Левиафана» уже лежал готовым во время завершения работы над «Еленой», то есть еще зимой 2011 года. Другими двумя источниками «Левиафана» стали библейская история Иова и одноименное сочинение английского философа Томаса Гоббса об отношениях человека и государства. Я, как русский режиссер, сделал эту картину на российском материале просто потому, что ни с чем другим не чувствую такого родства и генетической связи. И тем не менее, история столкновения человека и власть имущих актуальна и универсальна всегда и везде. В каком бы обществе мы с вами ни жили, в самом развитом или самом архаичном - в жизни каждого человека наступает час икс, когда он вынужден встретиться лицом к лицу с системой, с «миром» и отстаивать свое чувство справедливости. В российском фильме узнают себя и кореец, и бельгиец, и американец, и итальянец, потому что «Левиафан» рассказывает о человеческом уделе, о судьбе."
Интервью с режиссёром Андреем Звягинцевым:
Так сложилось, что «Левиафан» был самым трудным из всех моих фильмов. Он действительно дался нам большой кровью. Однако потом сидишь с материалом — а это было восемьдесят пять тысяч метров пленки — и размеренно, никуда не спеша, монтируешь изображение, наблюдаешь, как на твоих глазах рождается фильм. И вот что скажу: ничего более полного и настоящего в жизни своей я не испытывал. И потому, когда я делаю кино, другого мотива у меня и нет: просто хочу вновь почувствовать себя счастливым, а жизнь свою — исполненной смысла. Я знаю, что когда фильм родится окончательно и я увижу его эталонную копию на экране, тут я и пойму, ради чего были все эти муки. Тут же забуду, как было тяжело под Мурманском, на скалистом берегу Баренцева моря, забуду о бессонных ночах в тревогах — и буду помнить только о замысле, который волновал меня до мурашек вдоль позвоночного столба и который стал теперь достоянием зрителя. Невероятное, тотальное, удивительной красоты счастье. Без этого я себя не мыслю. Неужели действительно кино для меня важнее, чем жизнь, как об этом сказал как-то Леша Серебряков?