Какая восхитительная поэзия!
Поэт Наум Сагаловский. Живёт в Чикаго.
А для чего вся эта суета...
...А для чего вся эта суета -
за газ и электричество счета,
посуда, мебель, страсти по налогам,
компьютер, книги, Муза неглиже,
поэзия?.. Давно пора уже
не с Музой разговаривать, а с Богом.
Боюсь, что это будет монолог,
не станет говорить со мною Бог,
не для него e-mail и sms-ки,
и, если честно, то наверняка
он русского не знает языка,
а я - ни в зуб ногой по-арамейски.
Но всё равно - пора уже, пора
принять вину за шалости пера,
за дни мои, обвитые грехами,
за смех, когда на сердце кирпичи,
за слёзы, обронённые в ночи,
и за себя - со всеми потрохами.
Послушай, Бог, - я Богу говорю, -
конечно, я тебя благодарю,
не мне качать права и куролесить,
но, ежели возможно, как-нибудь
ты обо мне, пожалуйста, забудь
лет на пятнадцать, можно и на десять.
Забудь, но только силы мне оставь,
покуда я пешком, а то и вплавь,
не доберусь до светлого чертога,
тогда уйми весёлый щебет муз,
сними с моей души тяжёлый груз
и говори со мною, ради Бога.
Февраль
Не буду нести отсебятин,
скажу лишь простую мораль:
еврейскому сердцу приятен
обрезанный месяц февраль.
Он стал календарным изгоем,
хотя не такой уж злодей,
все прочие месяцы - гоим,
и только февраль - иудей,
гонимый снегами, ветрами,
но я этот месяц люблю.
Февраль уже не за горами,
скажите "шалом" февралю!
Уносятся годы...
Уносятся годы, на ладан дыша,
уже не к веселью стремится душа -
к покою хотя бы,
слова расточаются по мелочам,
и птицы, увы, не поют по ночам,
но квакают жабы.
Но квакают жабы, сойдясь в хоровод,
их крики мой голос уже не прорвёт,
как воды - плотину,
а немощи тело берут на испуг,
и денно и нощно забвенья паук
плетёт паутину.
Плетёт паутину, дремучую сеть,
в которой я буду однажды висеть,
забытый навеки,
и будут под сетью изюм, курага,
малиновый звон, в киселе берега,
молочные реки.
Молочные реки, в них рыба форель,
и солнце сияет, и месяц апрель
приносит прохладу,
и девочка в белом, как ангел с небес,
идёт по бескрайнему полю чудес,
по вешнему саду.
По вешнему саду идёт, не спеша,
и сердце замрёт, и умчится душа
вдогонку за нею,
вдоль вечнозеленых уснувших аллей,
за детством, за юностью бедной моей,
за жизнью моею.
За жизнью моею, за край тишины,
за солнечный круг, там уже не нужны
прогнозы погоды,
там горе - не горе, беда - не беда,
там дремлют усталые души. Туда
уносятся годы...
Осенний полдень
Осенний полдень, призрак чуда,
придёт, леса озолотив,
и вдруг, неведомо откуда,
знакомый вырвется мотив
из лет, ушедших и забытых,
крест-накрест памятью забитых,
когда над нами свет не гас,
наивны были мы и юны,
и руки тёплые фортуны
в любви удерживали нас.
Он зазвучит, и перед взором,
уже разрушенный дотла,
предстанет грустный мир, в котором
когда-то молодость прошла,
душа наполнится тоскою,
слезой непрошенной мужскою
оплачет прошлые года,
и вновь припомнит, одинока,
друзей, покинувших до срока
маршрут, ведущий в никуда...
Не плачь, душа. О чём ты молишь,
на слёзы горькие щедра?
То не конец ещё, всего лишь
недолгой осени пора,
пора прощанья и прощенья,
разлук, и мук, и возвращенья,
но время слёзы укротит,
заблещет новая зарница,
и всё на свете возвратится!
И жаворонок прилетит.
