Третий и пятый этажи реабилитационного центра, куда мы с Гошей ездим восстанавливать его руку, занимают паллиативные отделения. По утрам старушек (старичка я видела только одного) из этих отделений вывозят на колясках на улицу. Они сидят в рядок, в панамках и шляпках, и смотрят на облака, озеро и посетителей реабилитационного центра. Гоша сразу сказал, что старушки эти очень похожи на тех, что мы видели в "Рыбке Поньо". И это действительно так.
На днях мы пришли чуть раньше. И потому, когда Гоша отправился на очередной сеанс физиотерапии, а я курила внизу, на прогулке оказалась только одна старушка. Она уткнулась лицом во что-то бордовое типа шарфа или пледа. Со спины было видно, как плечи ее подпрыгивают в рыданиях.
"Как ужасно и тяжело, наверное, понимать, что жизнь кончилась", - подумала я. И еще подумала: "Надо как-то ее утешить". Но тут же засомневалась: а говорит ли она по-русски? а нужны ли ей утешения постороннего человека? а вообще нужны ли какие-то слова, когда вот так вот очевидно и бесповоротно человеку плохо?
Сомневалась я около минуты, потом все же подошла. Старушка ни фига не плакала, а пыталась надеть свитер: "Не могу руки всунуть, собака!", - в сердцах сказала она, когда я противным участливым голосом спросила, не нужна ли старушке помощь. Мы надели свитер. И старушка, приосанившись в коляске, строго попросила: "И платочек там из-под свитера достаньте и поправьте, он освежает!"
Это примерно все, что следует знать о том, как превратно мы порой понимаем чужие эмоции.