Автор - Элеонора Шифрин, Иерусалим
В одном ученом дневнике
Прочел я имя Авиценна.
Моя душа по доброте
Моей собаке равноценна.
И.Бокштейн
Есть в лагерях некий ритуал: когда арестант выходит на свободу, надо попытаться, если арестант рассеян, запуган или безволен, заставить его пожать «на прощанье» руку кому-нибудь из тюремщиков, да так, чтобы все видели! Илюша Бокштейн был безобидным, незлобивым и безмерно рассеянным человеком и, когда он выходил из зоны, начальство поручило именно Иоффе (все-таки «земляк») вырвать у него рукопожатие. Толпа провожающих и кучка начальства замерли, когда Йоффе, улыбаясь, с протянутой рукой двинулся к Илюше. Бокштейн поднял недоумевающий рассеянный блеск своих могучих диоптрий: «Руку? Вам? Вы…. предатель еврейского народа!». И пошел сквозь ворота под торжествующий вой как евреев, так и антисемитов...
(А. Радыгин)
Я слышал, что именно Илюше Бокштейну посвящен знаменитый «Бумажный солдатик» Булата Окуджавы...
(он же)
(Из книги об Илье Бокштейне «Говорит Звезда с Луной»,
выпущенной его двоюродной сестрой Миной Лейн
в 2002 г. в Иерусалиме после его смерти)
В этих нескольких строчках – весь Илья. И после этого совершенно не важно, были ли его стихи гениальными или сумасшедшими.
Когда в 1977 г. мы готовили к изданию первую в истории антологию лагерной поэзии – «Поэзия в концлагерях», упомянутую в тексте Мины Лейн - Авраам решил включить в нее не только вывезенные им из лагерей стихи лагерных поэтов, но и стихи тех, кто уже успел освободиться. В Израиле к тому времени было уже несколько таких поэтов-бывших лагерников. Не все они дали свои стихи для включения в антологию. Некоторые требовали, чтобы книжка издавалась на веленевой бумаге и с другими дорогостоящими «прибамбасами», и обвиняли нас в «неуважении к стихам и поэтам», поскольку денег на эти излишества у нас попросту не было. Принять же участие в оплате расходов никто из этих требовательных не предложил. Илюша дал свои стихи сразу и без всяких условий: он понимал, что ценность его стихов заключена не в бумаге, на которой они напечатаны.
В его жизни было три гениальных момента: когда он поднялся на памятник Маяковскому и произнес там антисоветскую речь, за которую его посадили; когда отказался подать руку еврейскому предателю; и третий (описанный Авраамом в «Четвертом измерении») - когда он один пошел в лагере на тайную сходку фашистов, готовивших еврейский погром, и сделал там такое безумное по своей храбрости заявление, что оно смешало планы антисемитов, отменивших погром под его впечатлением.
С моей точки зрения, эти три эпизода подняли Илью на уровень символа советского политз/к – на уровень Человека, восставшего против системы, целью которой было все человеческое из своих граждан вытравить. Таких было немного: большинство попадало в лагерь по политическим статьям просто по несчастью или по недомыслию, по неосмотрительности. И хотя их было большинство, они не типичны, а скорее случайны.
Таких как Илья (или как Авраам) были единицы – в масштабах страны, возможно, десятки, в лучшем случае – сотни. Но именно они и являют собой тип настоящего политзаключенного в советской системе – Человека, сознательно вставшего против бесчеловечной Системы.